Этот текст должен был появиться гораздо раньше. Тем не менее, он, как ни странно, даже не написан. Хотя мне всегда казалось, что я произношу его целыми и длинными абзацами, переводя дыхание залпами в перерыве.
Я знаю этот текст почти наизусть, он стал почти моей песней. И мне дико сознавать, что есть те, кто могут эту песнь не услышать.
Но на Мадагаскаре я понял, что я должен наконец это просто написать.
То, что я увидел, было слишком явным, даже издевательским подтверждением моей правоты, и одновременно обвинением меня в том, что я не сделал этого раньше.
Я видел французов, которые кидали бананы мальгашским детям, а те начинали из-за них драться: и не потому, конечно, что на Мадагаскаре детям не найти бесхозяйных бананов, а потому что эти французы превратили мальгашских детей в животных.
Я слышал постоянно три слова: un bonbon, un stylo, un cadeau. Тройка, семерка, туз деградировавшей нации.
Я, в общем, должен написать то, что сейчас напишу.
Не раздавайте милостыню тем, кто у вас ее просит.
И пусть левая рука знает, что правая рука ее не дает, и наоборот.
Не раздавайте ею нигде и никогда. Но особенно страшитесь подавать в странах, где вашу руку запомнят по цвету кожи.
Давая корм тем, кто его не заработал, вы обязательно сделаете этот мир хуже.
Я перечисляю, почему. И приношу извинения тем, кто увидит в этих словах назидание уровня о вреде курения, о вреде воровства, о вреде педофилии. Правда, я убежден, что раздача подаяния продолжает вектор этого смыслового ряда -- даже педофилия не так страшна, если она совершается по обоюдному согласию, -- но я знаю, что есть люди, которым НАДО это услышать.
Первое, самое простое. Вы укрепляете в попрошайке уверенность в том. что из этого мира можно извлечь какие-то блага путем предъявления заявки на их получение. Мир презюмируется не просто чем-то должным попрошайке и обязанным, -- а имманентно дозревающим и разрождающимся гроздью бананов или кокосом, отпадающими от него даже тогда, когда его не трясут. Это гораздо хуже, чем презюмировать в человеке то, что он может вырвать из мира непринадлежащее ему силой или коварством. Идеология хищения предполагает: этот мир мне должен, но он еще об этом не знает и вряд ли догадается, придется, значит, что-то сделать, чтобы он поделился.
Попрошайка же исходит из того, что мир поделится с ним сам. Приближать этот момент не нужно -- просто не забыть протянуть руку, чтобы кокос не пролетел мимо.
Попрошайка исходит из того, что существует un cadeau, un stylo, un bonbon -- "тройка, семерка, туз" -- формула нуль-транспортировки корма из клюва в клюв.
Подача милостыни тому, кто попрошайничает -- это растление бессмертной души, стало быть, преступление по определению более страшное, чем сексуальное растление. Но в конце концов душа попрошайки уже испогагена, и лишний кокос может и не сделает ее паскуднее. Правда, подаяние усугубит общее Зло в этом мире. Если у вас есть возможность преградить сюда путь даже частице Зла, преградите.
Но все же страшнее (потому что разрушительнее) то воздействие, что кормящий попрошаек оказывает на еще не растленные души. Особенно детские.
Зараженный пороком передаст его другому. Как эта старуха в Антананариву -- она обучает мальчика правильно протягивать руку.
Эти души могли бы еще сохранить здоровье, не расстаться со знанием, которое должна беречь каждая душа.
"Этот мир мне ничем не обязан. Я либо заработаю то, что хочу, либо найду клад с золотом. Но ни работа, ни клад не ищут меня".
Это нравственная ось, на которой держится человек.
Когда на глазах людей, привыкших жить своим трудом, или на глазах детей, даже не ощутивших этой оси, или на глазах искателей клада, совершается зло подаяния, эта ось распадается, и человек превращается в животное.
В белочку из царкосельского парка.
В лемурчика с острова Вакуна.
В мальгашку, выставляющую отпрыска как обрубок
В этих молодых парней, которые даже не будут охотиться за подаянием -- в конце концов, когда-то даже собственная протянутая рука докучает сильнее, чем собственный неподвижный зад.
В воскресный день, вместо того, чтобы вырастить хотя бы колосок на рисовом поле, чтобы тридцать три его его зернышка смогли бы и на полчаса утолить голод -- ибо если у вас есть возможность впустить в мир добро, впустите его, -- они высадятся сидеть на этих задах сотнями, обманчиво похожие на летучие мыши, -- ибо те хищники, ищущие добычи, а эти -- живые трупы, ожидающие в свои двадцать лет биологической смерти. Они растлены тем же недугом -- они не видят в мире пирог, кусок которого можно отрезать, они видят в нем крошки, которые выпадут из чьей-то руки на пути куска пирога ко рту.
В-третьих, давая подаяние, вы просто гадите на дороге, по которой пройдут за вами другие путешественники.
Вы думали об этом?
Чем можете вы оправдать это злодеяние?
Вы жалостливы? Вы думаете о том, что эти дети никогда не узнают вкус конфет, если вы сейчас их не угостите? Этим оправдываете растление их душ? Вас даже не останавливает драка, в которую неизбежно вступают мальгашские дети, когда вы суете им подачку? Тогда я хочу поставить эксперимент: придумайте им какую-нибудь работу: например, предложите за эту конфету сгонять вон к той жаровне в пятнадцати метрах отсюда, пока вы сидите в тени или меняете объектив, и принести вам какие-нибудь шашлычки. Исходим из того, что вы заплатите за это столько честных конфет, сколько стоит такой труд.
Мне почему-то кажется, что ни у вас, ни у этих детей ничего не получится. Потому что ни им, ни -- что страшнее -- вам, жалостливым, не нужно, чтобы "эти дети впервые в жизни попробовали конфеты, которые они никогда не пробовали". Иначе бы вы наверняка договорились.
Вам, жалостливым, нужно совсем другое. Вам нужно набрать очки для закрытия некоторых позиций, до сих пор проблемных в ваших ведомостях. Делать это честно вы не научились. Вы предпочитаете серые экзистенциальные схемы.
Вы жалостливы?
Почему же вы не хотите помочь беднякам, которые выбиваясь из сил, будут тащить коляску, в которую вы сидите? Потому что и в этом случае вам будет их жалко -- настолько сильна будет эта жалость, что вы предпочтете лишить их заработка и тем самым увеличить их страдания, о которых, впрочем, вы жалеть будете не так сильно, -- ведь эти страдания вы видеть не будете, а бедняка, честно зарабатывающего тем, что надрываясь, крутит педали коляски, в которой вы сидите, жалеть вам волей-неволей придется, а это неприятно, -- нет, уж лучше пусть он или его дети подохнут с голода, но так, чтобы вы этого не видели.
Вы жалостливы?
Посмотрите, сколько подлинных, а не измышленных пороком страданий окружает вас. Вокруг вас -- ваши родители, близкие, дети, друзья...
Вокруг огромное количество честных людей, порой из последних сил несущих своей крест и не пытающихся положить его на хребет ближнего.
Подумайте, неужели никому из них не нужна ваша помощь? Нет, не кусок пирога, и не его крошки.
Честный человек -- держащийся оси, о которой я говорил, -- у вас их не возьмет.
Но если вы хотите облегчить участь такого человека, вы всегда найдете -- или научитесь находить -- способ сделать это так, что он даже не заметит...
Понимание вредоносности подаяния тем, кто просит милостыню, увы, приходит к человеку не сразу -- нужна некоторая опытность, нужно пережить некоторые серьезные события, чтобы понять разницу между милосердием и подачкой, понять силы, благодаря которым мы сохраняем достоинство, понять, кто нуждается в помощи, а кто нуждается в том, чтобы его послать на х.й, -- в ситуации, о которой я говорю, это будет, уверен, наиболее благородный, полезный и добрый поступок.
Но знание это не априорно. Следовательно, необходимо просвещать непрозревших, необходимо прививать эти важнейшие нормы ответственности путешествующего наподобие того, как насаждаются экологические или гигиенические знания -- например даже тем, кто не ощутил еще вреда от немытых рук и сожженного леса.
Правило "не подавать милостыню просящим о ней" должно работать на уровне самодисциплины независимо от наших эмоций и желаний, примерно как воздержание во время диеты или поста.
Хотя лучше бы все-таки помнить и понимать, почему этого нельзя делать.
Регистрация
Вход
FAQ
Поиск
